О научной России, как быть в ней выдающимся ученым, о коронавирусной обстановке и объединении двух крупнейших научных фондов в интервью газете "Троицкий вариант" рассказал заслуженный деятель науки РФ, руководитель научного направления «магнетизм» в Институте физики им. Л. В. Киренского Красноярского научного центра СО РАН, доктор физико-математических наук Сергей Овчинников.

— Недавно в журнале PLOS Biology опубликовали информацию о самых влиятельных ученых, составленную на основе системы учета научных публикаций Scopus. В нее попали почти 160 000 исследователей со всего мира. Авторы алгоритма расчета и базы данных — известный американский статистик Джон Иоаннидис и его коллеги. В выборки рекордно цитируемых ученых за всё время индексации статей в Scopus и самых цитируемых ученых в публикациях 2019 года вошли, соответственно, 709 и 751 человек из России. Вы попали в оба этих списка.

— Мне, конечно, было приятно, что я вошел в эту базу, но не более того. Ранжировать людей по такому списку и пользоваться им, например, при приеме на работу или при распределении грантов считаю неправильным. Кроме морального удовлетворения никакого смысла в нем не вижу.

— Как стать выдающимся ученым?

— Чтобы публиковаться в успешных журналах и быть именитым ученым, нужно работать над актуальной темой. При этом существуют темы модные, но не особо актуальные. Их нужно различать. Модные резко вспыхивают, горят год или два, ученые на них кидаются, а те, глядишь, и остыли. А есть темы актуальные, которые содержат сложные, давно не решаемые проблемы. Я, например, всю жизнь занимаюсь теорией сильных электронных корреляций. Она известна почти сто лет, но долгое время в ней не было особого развития. Поэтому темой интересовались немногие. Но когда в 1987 году экспериментально открыли высокотемпературные сверхпроводники, выяснилось, что они относятся к классу материалов с сильной электронной корреляцией. И тут это стало и актуально, и модно. Кстати, самая цитируемая моя работа относится именно к материалам с сильной электронной корреляцией. А недавно в составе международного коллектива мы определили, как оксиды металлов обмениваются электронами и меняют свое магнитное состояние под действием оптического излучения. Эту загадку ученые не могли разгадать десятки лет. Поэтому вместо модных лучше отбирать актуальные темы.

Важен не только выбор темы, но и комплексный подход к ней. Необходимо совершенствовать приборную базу и экспериментальные возможности, вести теоретические работы. Может быть то, что я вошел в список влиятельных ученых, связано как раз с тем, что я уже давно проповедую комплексный подход у нас в Красноярске.

— Вы работали во многих зарубежных университетах. Отличается ли как-то организация науки там и в России?

— Свой первый зарубежный опыт я получил в 1990 году в индийском Бангалоре. Это, наверное, самый известный научный центр в Индии. У них такой же принцип, что и у нас, — комплексный подход. Есть экспериментальные и теоретические лаборатории. Важно отметить, что это исследовательский институт, фактически такой же, как наши академические. В западных университетах, в Европе или Америке, как правило, немного другой принцип организации. Есть группы, в которых профессора определяют научные направления. К примеру, пригласили профессором какого-то известного экспериментатора, и вокруг него развивается экспериментальное направление. Редко такое развитие бывает комплексным.

— Идеологически чем-то похоже на подход в рамках российских мегагрантов.

— Похоже, только гранты должны быть в бо́льших объемах, которые позволяют закупать приличное оборудование. Возьмем, к примеру, мегагрант, который мы получили в прошлом году. Мы смогли купить только минимально необходимое оборудование. На зарплату сотрудникам в первый год ничего не осталось. Наши мегагранты очень малы для серьезного экспериментального и технологического развития. Приходится дополнительно подключать к ним и другие источники финансирования.

— Можно ли сказать, что в России для науки условия тяжелые?

— У нас всегда было непросто. Когда есть какая-то проблема государственно важная, как было с атомной или космической отраслью, тогда, конечно, государство выделяет большие деньги. Поэтому в атомной и космической промышленности у нас были прорывные достижения. В атомной, я бы сказал, мы до сих пор впереди. В то же время, например, направления, которыми я занимаюсь, не получают такого внимания со стороны государства. Хотя высокотемпературная сверхпроводимость, которую я ранее упомянул и которая является моим главным научным интересом, была поддержана в рамках первой в Советском Союзе федеральной целевой программы. Были вложены хорошие по тем временам деньги. Но в целом финансирования всегда не хватает.

— Есть ли выходы из такого положения?

— В принципе, существующая грантовая система в России позволяет активным людям делать первые шаги. Правда, сейчас объявлено о слиянии РНФ и РФФИ, и это очень грустная история. РФФИ был первым независимым фондом, который поддерживал небольшие группы ученых. РНФ больше ориентирован на крупные проекты. Но помимо мощных коллективов или тематик есть и более мелкие, инициативные. Ликвидация возможности их финансирования будет большой ошибкой.

Положительный момент — участие России в международных коллаборациях. Мне очень помогает, что Россия входит, например, в проект мегасайенс по синхротронному центру в Гренобле. Сейчас в Гамбурге построили мощный ускорительный центр, лазер на свободных электронах. Поскольку Россия туда выплачивала взносы, мы вправе подать заявку на эксперимент. Она рассматривается на конкурсной основе экспертным сообществом. В случае поддержки вам оплачивают проезд, проживание и выполнение эксперимента. Мы давно пользуемся подобными возможностями. В Гамбурге у нас уже запланирован первый эксперимент. Участие России в международных крупных проектах значительно помогает развитию таких относительно небольших групп, как у меня.

— А если говорить о фундаментальной науке в России?

— Вот возьмите сейчас ситуацию с коронавирусом. Почему Россия одной из первых разработала вакцину? Потому что эта наука была давно, она развивалась и поддерживалась государством. Новосибирский «Вектор» или Национальный исследовательский центр имени Н. Ф. Гамалеи появились не вчера. Это говорит о том, что у нас нет резкого провала в фундаментальной науке. Другое дело: препараты от коронавируса сделали, а производить массово, как мы видим, пока не получается.

Если вернуться к физике, я бы сказал, что, конечно, недостаточно внимания со стороны государства к финансированию науки. Однако есть и другой аспект. Необходимо не только иметь деньги, но и грамотно ими распоряжаться. Почему это проблема? Когда человек занимается физикой, химией или математикой, он узкий специалист в своей области, грамотно распоряжаться деньгами, т. е. грамотному менеджменту, нас не учили. В этом может быть причина, почему у нас существует определенный разрыв между фундаментальными исследованиями и их применением на практике. Есть много интересных результатов, но инициативные и предприимчивые люди лишены возможности чего-то делать самостоятельно. Допустим, на Западе профессор с аспирантами придумал какую-то идею. Мгновенно оформляется малое предприятие, бывший аспирант становится руководителем, начинают производить. У нас это практически невозможно. Успешные наукоемкие предприятия, которые внедряют результаты фундаментальной науки, можно пересчитать по пальцам. Наше общественное устройство не только еще не созрело, но даже глушит такие инициативы государственной бюрократией.

— Значит ли это, что в России наука в упадке?

— В упадке или не в упадке, это смотря с чем сравнивать. Во времена СССР, когда Академия наук была привилегированной организацией, можно было говорить, что наука государством очень поддерживается. Скажем, какое-нибудь официальное торжественное мероприятие, например праздничный прием. Всегда за одним столом с высшими чинами государства сидел президент Академии наук. А теперь посмотрите, кто сидит: главы церквей, крупные бизнесмены. Наука тоже приглашается, но где-то там. Это показывает внимание государства к проблемам науки. Но это не значит, что сама наука стала хуже. Интересы государства изменились.

— Вы кратко упомянули коронавирус как пример сферы, где наука сработала на решение проблемы. А как повлияла пандемия на науку? Многие, например, ругают онлайн-формат научных мероприятий.

— Считаю, что это положительная сторона нашей научной жизни. Звучит неожиданно, но в условиях коронавируса, когда мы все находимся дома, мы стали больше общаться. Сейчас я являюсь одним из соорганизаторов российских коллоквиумов по актуальным проблемам физики конденсируемого состояния. Проводить их мы начали осенью и сейчас продолжаем с регулярностью два раза в месяц. Для участия в мероприятии мы приглашаем докладчиков со всего мира, в основном русскоязычных. Среди них на нашем коллоквиуме уже был нобелевский лауреат. Каждый раз на доклад собирается около 500 участников, на лекции Константина Новосёлова было 700 человек. На очной конференции сложно собрать такое количество. Это стало возможно только благодаря новой форме, рожденной коронавирусом. Но совсем другое дело в таком формате читать лекции для студентов. При обучении студентов очень важно личное общение, полностью заменить живое образование дистанционным невозможно. Для проведения научных обсуждений онлайн-форматы, я считаю, будут использоваться. Но, опять же, не заменят живых конференций, потому что непосредственное общение тоже приятно и важно.

— Если не коронавирус, то что может помешать ученому в развитии?

— Буквально вчера я разговаривал со своим другом и бывшим однокурсником, который также у нас в Институте физики заведует лабораторией, он талантливый экспериментатор. Из его лаборатории молодежь уходит. Им мешает отсутствие денег, то, что доходы в бизнесе намного выше, чем в науке. Некоторые уезжают на Запад, потому что там условия лучше. Я думаю, что кому-то может мешать неорганизованность, кому-то — недостаток денег.

Важно понимать: если ты хочешь работать, всегда можно найти условия. А если ты хочешь жаловаться, всегда можно найти причины для этого. Это зависит от человека. У меня есть аспирант. Он несколько раз ездил в Гренобль на эксперименты, потом его на пару лет пригласили туда на работу. Сейчас он вернулся в Красноярск. Недавно у него вышла мощная статья в Science. Вот пример того, как можно реализовать себя в науке. Не надо плакаться, надо работать.

Источник: Троицкий Вариант-Наука