Смог от лесных пожаров накрыл огромную территорию Сибири и Дальнего Востока, задымление достигло Урала, а сейчас местная пресса уже пишет о том, что запах гари ощущается за Уралом, например в Татарстане. Красноярск, Новосибирск, Омск, Томск, Челябинск - затянуты едким смогом. Корреспондент "Комсомольской правды в Красноярске" обсудил ситуацию с лесными пожарами с Евгением Пономаревым, старшим научным сотрудником Института леса им. В.Н. Сукачева ФИЦ КНЦ СО РАН.

Данные по Красноярскому краю: 15 июля горит 285 тысяч гектаров. 22 июля – 755 тысяч, а 29-го – полыхает почти миллион – 993 тысячи гектаров. В основном, север, Эвенкия, Богучанский, Кежемский районы. Людям нечем дышать, дым угрожает их здоровью и жизни. 

-Евгений Иванович, как Вы оцениваете ситуацию с лесными пожарами?

- Итак, территория активных пожаров на недавнее время составляет 993 тысяч гектаров. И большая часть - в зоне официально отведенной под спутниковый мониторинг.

Поясню: вся территория России поделена на четыре зоны. Есть зона наземной охраны. Понятно, что здесь наиболее эффективные методы обнаружения и быстрое реагирование на пожары. Как правило, это обитаемая зона, где есть поселки, население.

Есть зона авиационного патрулирования. Тут тоже возможно быстрое реагирование. Сбрасывается десант или присылается спецтехника. Это, если говорить о территории Сибири, южная часть.

А все, что севернее Ангары, - Эвенкия, Якутия, район Чукотки –зона, находящаяся под спутниковым мониторингом. Такое не мы придумали, это официальное разграничение, принятое в Рослесхозе и других службах слежения за пожарами.

В данной зоне не проводится никаких действий ни по предотвращению пожаров, ни по их ликвидации. Мы только констатируем масштабы воздействия. Можем считать площади, эмиссии и так далее. Это наша сегодняшняя реальность.

Наверное, это несправедливо и неправильно, потому что именно в этой зоне горит до 90% всех площадей лесов, которые мы за сезон насчитываем. То есть 10% площадей - пожары в зоне мониторинга наземного и авиационного. А 90% площадей выгорает там, где никто не тушит.

- Горит почти миллион гектаров тайги, какие это может иметь последствия?

- Последствия могут быть самые разные. Их нужно внимательно анализировать, просчитывать и вырабатывать различные сценарии.

Первое – огромное количество эмиссий (выбросов) углерода, которые мы на себе ощутили за последние две недели. И в Красноярске, и в Западной Сибири, жалуется также Иркутская область. Между тем эти эмиссии могут уходить до Волги. В принципе, мы наблюдали их даже в московском регионе. Когда с востока дует ветер, он способен раздуть эти эмиссии, унести на несколько тысяч километров.

Использую спутниковые методы, мы разработали технологии, чтобы оценивать масштабы эмиссий буквально. Понятно, что в какой-то год горит больше, в какой-то меньше. Эмиссии от пожаров могут варьироваться от 20 тераграммов – то есть 20 миллионов тонн. Это в год, когда у нас мало пожаров, мало выгорает площадей.

До 200 тераграммов и выше. Сегодня у нас сезон, когда мы можем получить даже больше, чем 200 миллионов тонн выхлопа углеродосодержащих газов в атмосферу. Своеобразный антирекорд. И это первое, что мы на себе ощущаем. Мы это видим, мы этим дышим. В той или иной мере последствия для человека есть.

Второе. Выгорает тайга, особенно тайга бореальной зоны, северные наши леса. Даже если пожар не всегда убивает растительность целиком. Он ведь может быть низовым (сгорела лесная подстилка, некоторые деревья погибли, а некоторые сохранились). Тогда экосистема должна себя восстанавливать), потому что пожары же были всегда. И все леса, в том числе в Сибири, они вторичные. Когда-то выгорали, потом восстанавливались и так далее.

Но! сегодня мы наблюдаем процесс смены пожарных режимов. И количество пожаров, и их площади растут, увеличиваются. Есть тренд повышения, и это должно настораживать. Поскольку гореть стало больше, а процессы лесовосстановления какими были, такими и остались. То есть лес не может восстановиться быстрее, чем за 50, 75, 100 лет, понимаете?

Выгорает сейчас каждый год. И накопительный эффект такой, что естественным образом уже не компенсируется. И мы рискуем получить все больше и больше нарушение лесного покрова. То есть лес мы теряем. И когда-нибудь наступит точка невозврата, когда он уже не сможет восстанавливаться своими силами - сажать придется или что-то делать.

Пожары в Красноярском крае и в Сибири нельзя рассматривать как региональную проблему. Это проблема даже не федеральная, а в масштабах все планеты. Это не краю плохо, а всей планете, что у нас выгорают леса!

Потому что леса Сибири, северные леса, реально являются на сегодняшний день одной из важнейших составляющих глобального баланса углерода. И, соответственно, восстановления свежего воздуха.

Потому что леса экваториальной зоны – вроде как их там много, и буйно все цветет – сколько кислорода вырабатывают, столько же и поглощают. Потому что там все время процессы опада, гниения и так далее. Они не являются источниками того, что нам требуется. Еще раз повторю: проблема масштаба планетарного.

Понятно, что горит по всему миру – и в Америке, и в Африке, и в Европе – на Средиземноморье. Но там горят кустарники, оливковые рощи, а здесь горят легкие планеты.

И третий эффект. После масштабных пожаров нарушается система теплообмена атмосферы, напочвенного покрова и дальше вглубь – мерзлоты. Выгорает слой подстилки, который выполняет роль «одеяла», регулирующего поступление тепла в почву.

И после такого воздействия мы рискуем получить существенные аномалии в протаивании сезонного талого слоя. Когда ничего не предохраняет, мохового и лишайникового слоя нет, вглубь почвенного слоя поступает больше энергии, там что-то протаивает. Систему раскачивает, и мы рискуем получить еще дополнительный эффект. Поскольку нарушение состояния этих мерзлотных экосистем может привести к потере сложившихся лесных биогеоценозов.Допустим, к заболачиванию территории. А протаивание мерзлоты – к деградации мерзлоты верхнего слоя. А мы знаем, что в мерзлоте еще и запасено огромное количество метана с прежних времен. И он наряду с эмиссиями может попадать в атмосферу, тем самым еще раз усиливая и без того наблюдающиеся эффекты, связанные с парниковыми газами.

Здесь целый комплекс проблем. Понятно, что с лесными пожарами нужно что-то делать. Не допускать их сложно, потому что северные пожары – результат природных факторов. Это сухие грозы, они зажгли тайгу, и все это распространяется на большие территории.

- Что делать с лесными пожарами? Имеем ли мы право – не тушить?

- Официальная позиция заключается в том, что тушить северные пожары экономически намного затратнее, чем посчитать ущерб от них. Но дело в том, что ущерб может быть не сиюминутным, а «работать» на перспективу. В негативном смысле. И надо определиться, что важнее для нас – сохранить финансы, не организовав работы по тушению и потерять тайгу, нарушив равновесие в экосистемах?!

Спутниковый мониторинг мы ведем порядка 25 лет. Собираем информацию по пожарам. И хочу вас заверить, это процесс периодический. Есть годы, когда пожаров немного, есть средние, и есть такие экстремальные, как сейчас.

Если рассматривать ретроспективу, что-то подобное наблюдалось в 2012-м году, 2008-м, 2003-м. Если мы проследим, получается пятилетний цикл (плюс/минус два года). В принципе, ситуация у нас повторяемая, и к ней каким-то образом нужно быть готовыми.

Там, где нет аэродромов для спецавиации, может быть они когда-то и возникнут? Нужно понимать, это не разовая ситуация. Можно прогнозировать ее повторение. Более того, можно прогнозировать ужесточение пожарных режимов.

И это требует выработки стратегии и тактики. И, разумеется, увеличения финансирования.

Источник: Комсомольская правда в Красноярске
Фото: КГАУ "Лесопожарный центр"